Главная Кроме того Чёрный пёс на шкафуте противолодочного корабля

Чёрный пёс на шкафуте противолодочного корабля

                 Собака-экое странное животное!

               - потеет языком и улыбается хвостом

                                                                             В. Гюго

Корабль Боцмана пришвартован к причалу третьим корпусом напротив здания штаба дивизиона противолодочных кораблей. Такая швартовая позиция доставляла большие неудобства для корабельного пса по кличке Боцман. Ведь чтобы прогуляться по дивизионному газону, он должен преодолеть препятствие в виде двух кораблей, стоящих у причальной стенки борт в борт первым и вторым корпусом. Будь его, Боцмана, воля, корабль швартовался бы всегда только первым корпусом. Да кто будет спрашивать корабельного пса, как швартовать корабли.

Какое удовольствие стоять первым корпусом у причальной стенки! Стоит лишь пожелать сойти на берег, и через пару мгновений под тобой уже земная твердь! А с третьего борта псу с грузным телом и короткими лапами сделать это ох как не просто. Надо не только пересечь палубы двух кораблей, но и форсировать нешуточные преграды - межбортовые проёмы. Но ведь не сидеть же целыми днями на корабле. Тем более, на берегу у Боцмана не заканчивалась уйма разных и важных дел, которые, он был уверен, за него никто не сделает.

Кто, как не он, дивизионный пёс Боцман, обязан нести сторожевую вахту на берегу, вернее на участке причала, где швартуются корабли его родного дивизиона. А вахта эта заключалась в том, что все «не свои», вторгающиеся в пределы заведования Боцмана, должны быть недвусмысленно предупреждены о нарушении границы. Всех своих - матросов, сверхсрочников, офицеров- пёс знал в лицо. Если появлялись новички, он с ними знакомился по-своему, по собачьи и зачислял их в круг «своих». Далее по каналу, ведущему во внутреннюю гавань, швартовались тральщики и десантные корабли. Боцман понимал, что на тех кораблях служат такие же парни, что в его дивизионе. Одеты они так же, в синие робы, черные бушлаты или шинели. Поэтому, когда вдоль причала дивизиона проходили чужаки во флотском одеянии, хвостатый караульный внимательно отслеживал их продвижение до невидимой границы причала, известной лишь ему одному. Правда, иногда, пребывая в дурном расположении духа, Боцман, завидев такого нарушителя, пару раз предупредительно тявкал и сопровождал его параллельным курсом до этой границы.

Однако, несладко приходилось появлявшемуся на причале незнакомцу, если он был одет «по гражданке». Боцман замечал эту ничего не подозревавшую жертву своего служебного рвения ещё на подходе и ленивой трусцой выдвигался навстречу в предвкушении честного исполнения долга. Стоило всего лишь на шаг переступить невидимую для непосвящённых линию, как Боцман начинал психическую атаку, которая прекращалась после пересечения нарушителем противоположной границы.

Оголтелый лай Боцмана проникал сквозь борта кораблей и водонепроницаемые переборки, врывался в люки подпалубных отсеков, двери надстроек и иллюминаторы кубриков и офицерских кают. Все в дивизионе должны знать, что Боцман несёт службу на совесть и не зря ест казённый харч. На палубах кораблей начинали появляться зрители, которые восхищались усердием пса и одобрительными возгласами поддерживали его. Все понимали, что Боцман «играет на публику» и, разумеется, никакого вреда никому не причинит. Похвалы в свой адрес слышать было приятно, и пёс приподнимал длинное висячее ухо, направленное в сторону пришвартованных кораблей. Но особенно псу было по душе, когда на его громогласные служебные старания появлялся кто-нибудь в дверях штаба противолодочного дивизиона. Боцман то знал, что главные люди находятся именно в этом здании, и надеялся, что его заслуги в этом случае будут обязательно ими зачтены.

Сходил на берег Боцман ещё и по своим личным делам, как говорится по нужде. Куда приятнее на берегу, на свободе, как это делают все нормальные собаки, выбрать подходящее дерево и, подняв лапу, обрызгать его. Не надо пробиваться в постоянно занятый матросский гальюн.

Были у него на берегу и кое-какие амурные дела. На складе вещевого довольствия, расположенного неподалёку в старых немецких пакгаузах, ошивалась молодая сучка, прикормленная женщинами – военнослужащими, работающими по контракту на этом складе. Собака овчароподобной породы была несколько высоковата для приземистого, коренастого Боцмана. Но их отношениям это нисколько не мешало. Подруга уважала Боцмана за мужской характер и необычайную для собак сметливость. Контрактницы, завидев явившегося на побывку Боцмана, оживлялись.

- Глядите-ка! Явился кавалер! – со смехом подзывала одна других полюбоваться на верного друга своей питомицы. Каждая пыталась помять руками шелковистые горячие уши Боцмана и погладить его по спине. Военмор вёл себя с достоинством, на сантименты не поддавался, чем ещё больше раззадоривал женский коллектив. Правда, от угощения, початой банки тушёнки, не отказывался. Однако, тщательно вылизав банку, больше не выпрашивал. Молодые женщины знали, что Боцман настоящий матрос, воспитан в суровом мужском обществе, поэтому с умилением наблюдали за трапезой чёрного пса. Перешучиваясь, они восхищались его галантностью и по бабьи завидовали своей питомице. Многие из них могли только мечтать о таких же преданных поклонниках.

                                                                                                     * * *

В тот неудачный для Боцмана морозный зимний день был понедельник, день недели который он просто ненавидел. По понедельникам на кораблях с утра и до предобеденной приборки проводились политзанятия. Конечно, Боцман не подозревал, что в этот святой на флоте день все от мала до велика, от первогодка до старослужащего, тянущего четвёртый год службы и, даже видавшие виды сверхсрочники, усердно грызут гранит политических наук. Политзанятия проходили в матросских кубриках, куда, естественно, Боцмана не допускали, ибо тогда это была бы не политическая подготовка личного состава, а, как бы сказал замполит дивизиона, - военно-морской балаган.

Палуба была совершенно пустынна. Даже вахтенный у трапа, единственная на палубе живая душа, боясь возможной проверки начальства, вёл себя с Боцманом официально и даже прогонял с первого шкафута, служащего парадным подъездом корабля. Поэтому настроение у Боцмана с утра было скверное, беспричинно хотелось лаять. Но на корабле лаять не на кого, да и кому это понравится, если начать ни с того ни с сего лаять, да ещё в такой святой день, день проведения на флоте политзанятий. Пёс пытался отлежаться на своём любимом местечке, пожарном ящике на полуюте, где хранились свёрнутые в плотные бухты брезентовые рукава. Однако, даже там никак не мог устроиться так, чтобы ничто не давило в бока. Хандра не проходила, тоска не отпускала собачью грудь.

Вот тогда-то Боцман почти решился сойти со своего корабля на причал. Какое-то время он ещё пребывал в сомнениях. Сойти на берег или всё-таки остаться на борту? Ведь корабль стоит третьим корпусом, и день к тому же, выдался морозный, ледяной металл палубы жёг подушечки собачьих лап. Да и не мог он выдумать себе какое-никакое занятие на причале в этот день. Боцман знал, что в этот особый день на берегу так же пустынно и скучно, как и на корабле.

Вдруг Боцман почувствовал, как в коктейль корабельных запахов металла, пэхавэшной краски, машинного масла, льняных пожарных рукавов, сдобренным крепким амбре авиационного керосина, добавился ещё один. Из вентиляционного грибка камбуза повеяло духом варящегося мяса, до обеда оставалось ещё около двух часов. Боцман, подняв нос, с наслаждением втянул порцию густого бульонного аромата и судорожно проглотил комок, молниеносно образовавшийся в горле.

Камбузный дух напомнил Боцману о приближающемся обеде, и его настроение улучшилось. Не всё так плохо! В конце концов, закончатся эти политзанятия, и засидевшийся флотский народ вывалит на палубу, на свежий морозный воздух, и Боцман вновь станет центром матросского внимания. А там объявят и предобеденную приборку, бачковые потянутся на камбуз и, возвращаясь с полными бачками в кубрики, разнесут аппетитные запахи с камбуза по всей палубе. Боцман любил сопровождать бачковых от камбуза до кубрика, вытянув нос и следуя в кильватере бачка, за которым тянется шлейф съестного аромата доброй матросской еды. Но до обеда ещё далеко.

И тут Боцмана осенило! Он нашёл лекарство от своей собачьей хандры. Любой, пусть самый неважнецкий мосол из того самого котла с бульоном, который спеет на камбузной плите, как рукой снимет его душевную хворобу. Он был уверен, это ему поможет, поможет, несомненно! И не надо будет искать неизвестно что на берегу и испытывать судьбу, перепрыгивая с борта на борт, рискуя свалиться в воду.

Боцман решил пробраться на камбуз и прежде чем предпринять задуманное, выглянул из ящика. По пустынной, цвета старой телячьей кожи палубе ветер кружил редкие маленькие снежинки, которые собирались под торпедными аппаратами, вьюшками, на ватервейсах вдоль бортов и комингсах люков и образовывали белые пятна - зародыши сугробов. Но сугробами им стать не придётся, через час на палубу выйдут одуревшие от духоты и муторных политических наук матросы и с удовольствием пройдут голиками по палубным закоулкам. Вот уже и вахтенный у трапа, не дождавшись приборки, пытаясь скоротать оставшийся час до смены, тщательно скребёт голиком по шкафуту. Вид безлюдной палубы, как на «Летучем голландце», не обрадовал Боцмана. Он выбрался из ящика и, обогнув люк машинного отделения, не спеша, направился по правому борту в сторону рубки корабля.

Камбуз на корабле располагался под рубкой и имел вход с коридора, проходящего сквозь всю рубку по шпангоуту. С коридора в камбуз спускался небольшой наклонный трап. Помещение корабельного пищеблока тесное, изрядную часть его занимали громадная электрическая плита и разделочный стол.

Боцман подошёл к двери в рубку, но она была плотно закрыта. Зима - на корабле берегли тепло. Пришлось вернуться на первый шкафут и пройти по нему на левый борт. Боцман перешагнул через высокий комингс двери и юркнул в коридор. С опаской прошёл мимо трапа в офицерский отсек, куда доступ ему не разрешался, впрочем, как и всем матросам, не имеющим дела в офицерском отсеке. Боцман остановился на секунду у наклонного трапа, ведущего в матросский кубрик, и принюхался. Из кубрика пахнуло в ноздри тяжёлым воздухом помещения, в котором собралось много людей. Боцман сморщил нос, чихнул по-собачьи и, отпрянув от проёма, решительно направился к камбузу. Теперь, главное, - выцыганить «мосол» у кока. Боцман встал передними лапами на верхнюю ступеньку трапа, ведущего в камбуз и, не двигаясь, решил подождать, что бы его кто-нибудь заметил снизу. Появляться на камбузе ему было категорически запрещено, и он мужественно преодолевал острое желание спуститься по трапу вниз и лично наблюдать за процессом доставания мосла из котла.

Внизу приготовление обеда было в разгаре. Кок, татарин Нигмедзянов, крутился возле плиты, что-то в сердцах безадресно бормотал по-татарски. У него, как и у Боцмана, с утра день не заладил. Сгорел нагревательный элемент плиты, и это уже второй за неделю. Приходил дежурный электрик, потыкал контрольной лампой и поставил диагноз: - «Сгорел нагревательный элемент, надо менять ». А как менять, если на плите обед для полста душ! Теперь попробуй-ка, изловчись и сготовь ко времени на печи без двух нагревателей. К тому же рабочий по камбузу, молодой минёр- эстонец, оказался никудышным помощником. Медлительный кулёма, ничего не умеет, только поднести и подать. Всё приходится делать своими руками, а их- было бы хотя бы четыре- всего лишь две... Старший матрос Нигмедзянов отслужил уже два года и разменял третий, последний, но старался, как матрос первогодок. Здесь не посачкуешь: каждый день надо кормить команду и кормить так, чтобы ни в глаза, ни за глаза никто не попрекал. И хотя он не авралил, не стрелял из орудия по надводным целям, не запускал реактивные глубинные бомбы, не стоял на мостике за штурвалом, но вместе со всеми выходил в море, готовил еду в любых погодных условиях, как эквилибрист, хватая на лету сковородки и кастрюли. За это он пользовался уважением на корабле, ведь хороший кок - это уже полкоманды.

Готовить же он умел, а к третьему году службы понял, что готовить еду ему нравится, и возможно, эта флотская профессия станет его делом уже на «гражданке». Хотя, будучи в отпуске, в родном татарском посёлке, Нигмедзянов никому не рассказал, что на корабле он кок, а попросту повар. На рукаве его суконной голландки красовался шитый красной нитью шеврон минно-торпедной боевой части, и представлялся он торпедистом. Почётная боевая флотская специальность.

                                                                                                              * * *

Боцман почувствовал, что внизу на камбузе гостей никто не ожидает. А значит, выпросить косточку будет ох как непросто, потребуется время и терпение. Что же, он готов ждать. Для этого пёс улёгся на живот так, что его передние лапы чуть свешивались с первой ступеньки трапа, а на его морде появилось приветливое выражение. Кому же понравиться недовольная жизнью собачья морда? За это можно получить только пинок в бок матросским прогаром.

Прошло несколько минут, но на камбузе никто не удосужился посмотреть на верх трапа, что бы обнаружить пса, терпеливо ждущего собачьего счастья. И действительно, обед – «на носу», и никому не досуг глазеть попусту по сторонам. Боцман продолжал выжидать, наблюдая за видимой с коридора частью камбуза. При этом он, словно гидроакустик, прислушивался к звукам, доносящимся снизу, по обыкновению приподняв кончик антрацитового правого уха, и пытаясь угадать передвижения кока и его помощника по камбузу.

Чуткий собачий слух Боцмана ловил десятки шумов и звуков, рождающихся в недрах стального тела корабля. Порой ему казалось, что корабль- это большое существо, живая суть которого постоянно подтверждалась множеством стуков, скрежетом, щёлканьем, хлюпаньем, бульканьем, доносящимися отовсюду. Даже если это существо спит или дремлет, органы его, как у всех живых созданий, продолжают функционировать, издавая звуки на разный манер. Век собачий невелик и за то время, которое Боцман служил на корабле, (а ему казалось оно долгим) он познал и запомнил корабельную многоголосицу. Конечно, он не ведал того, что рождало тот или иной звук, но ясно представлял, откуда он исходил, в какой части тела корабля появлялся. Пёс даже находил в этом прослушивании корабля какое-то собачье удовольствие, перебирал звуки, как набожный католик пальцами чётки, услаждая себя узнаванием их и осознанием того, что они принадлежат его родному кораблю. Вот и сейчас Боцман пытался из общекорабельной звуковой симфонии выделить звуки камбуза, которые с лихвой дополнялись ароматами поспевающего на плите матросского обеда.

Никто, ни кок Нигмедзянов, ни рабочий по камбузу не взглянул наверх, и терпение пса начало помалу убывать. Доморощенный дипломат Боцман понимал, что его инициатива привлечь к себе внимание камбуза в такой напряжённый момент может быть понята превратно, не в его пользу. Тем не менее, посчитав лимит вежливости исчерпанным, он тявкнул, давая о себе знать находившимся внизу, на камбузе. Тявкнул дружелюбно, даже заискивающе, чтобы кок и подумать не мог, что Боцман что-то требует или попрошайничает. Просто он сообщает, что находится у камбуза, проходил мимо и решил зайти в гости. А гостей, как водится, следует угощать. Наконец-то незваного гостя услышали. В проёме мелькнула голова громадного эстонца, рабочего по камбузу. Голова, увенчанная белым поварским колпаком, возникла и сразу же исчезла. Теперь, одно из двух,- пронеслось в хитрой голове Боцмана,- или эстонец появится с угощеньем в руках, или же сам кок не поленится предстать, и тогда на лакомство не рассчитывай!

В проёме появилось красное, в капельках пота недовольное лицо Нигмедзянова. Белоснежный колпак он держал в левой руке, правой готовясь утереть пот со лба. Редкие усики на верхней губе топорщились в разные стороны, что также не сулило окружающим ничего хорошего. Боцману взять бы и сразу убраться восвояси, но надежда заполучить ароматную косточку ещё теплилась. И он, пытаясь умиротворить явно рассерженного кока, приветливо взмахнул головой и доброжелательно завилял хвостом. Однако старания Боцмана оказались напрасными. С утра раздражённый камбузными неурядицами кок не стал добрее. Он с досадой махнул рукой, приготовленной для удаления пота со лба и, пробормотав что – то в ежик усов, исчез из вида. Вновь появился эстонец с безразличным выражением лица, и Боцману стало ясно, что это уже заключительное явление, и спасительного лакомства ему не дождаться до самого обеда. Дальнейшее пребывание у камбузного трапа потеряло смысл и могло быть истолковано как нарушение флотского этикета. Этого Боцман, прослуживший не один год на корабле и усвоивший все тонкости флотской службы, допустить не мог и с потерянным видом вышел из рубки.

Палуба по-прежнему была пустынна и своим видом наводила безысходную тоску. После неудачного визита на камбуз, Боцман всё-таки решился сойти на берег, чтобы хоть как-то снять с себя эту невыносимую хандру. Там можно просто полаять немного, без видимой причины, и на душе станет легче. Но прежде чем спуститься на берег, он вздумал осмотреть территорию причала, хозяином которой считал себя. Боцман засеменил трусцой по левому борту вдоль рубки, добрался до стойки реактивной бомбомётной установки. Этой странной штуки он остерегался, зная, что она, хоть и неживая, но внезапно может крутануть в любую сторону своей уродливой ни на что не похожей головой. Потому с опаской взял правее, мимо люка первого кубрика, обогнул шпиль. Никто его не позвал, не окликнул, как будто команда вся вымерла, и он остался один одинешенек на этом железном громадном чудовище. Хоть и прожил Боцман на этом корабле не мало дней и считал его своим домом, но в душе, признаться, относился к нему как к живому существу, которого невольно побаивался, и остаться совершенно одному на корабле, один на один с этим монстром, никогда бы не отважился.

Боцман суетливо преодолел волнорез, отсекающий собственно бак от палубы. На самом носу корабля у гюйсштока остановился и, вытянув шею, осмотрелся. Дальше по каналу, в сторону внутренней гавани в три корпуса стояли тральщики, такие же с виду безжизненные, как и противолодочные корабли. На противоположной стороне канала сквозь снежную пелену проступали размытые красноватые пятна старых немецких домов с высокими крышами.

На причале было пустынно, мелкий снежок слегка припорошил газоны и серыми змейками стелился по асфальту. Из дверей одноэтажного баракоподобного клуба береговой базы, расположенного напротив стоянки противолодочных кораблей, вышли несколько матросов. Закурили, однако, пронизывающий холодный ветер загнал их обратно, в тепло помещения. Вновь на причале стало безлюдно. Боцман не смог отыскать на берегу ничего мало-мальски стоящего, ради чего можно было бы сойти на берег в такую морозную ветреную погоду. Тем не менее, одержимый желанием уйти на причал просто так, без причины, он решительно направился на шкафут.

Корабли противолодочного дивизиона стояли у стенки причала борт в борт. На первом шкафуте, между ходовой рубкой и надстройкой, где возвышалась шайбовидная антенна системы наведения орудия «Барс», был организован проход на корабли второго и третьего корпуса. В этом месте имелись зазоры до полуметра между бортами соседних кораблей. Здесь же на каждом корабле стояли на посту вахтенные у трапа. Для человека перешагнуть полуметровую щель не представляло труда. А вот такому псу, как Боцман, с короткими, пусть крепкими лапами, и грузным телом перепрыгнуть с борта на борт было нелёгкой и подчас опасной задачей. Однако, до этого дня всё обходилось: Боцман с осторожностью преодолевал эти страшные щели. Понадеялся на лучшее он и в этот раз.

Первую щель между бортами его родного сто пятьдесят первого и соседнего сто тринадцатого Боцман пусть неуклюже, но преодолел. Пересёк шкафут сто тринадцатого и подошёл к его противоположному борту. На соседнем корабле вахтенным у трапа стоял молодой матрос, которого Боцман знал, как и всех матросов дивизиона. Но он не входил в круг его близких друзей, которым пёс доверял и позволял трепать себя за уши. Только им он мог великодушно вручить лапу, только по просьбе избранных садился на задние лапы и терпеливо ожидал следующей команды.

                                                                                                          * * *