Главная По краю Донскому Лариса Гуреева. "Петро Макарыч и маршал Сёмка Будённый"

Лариса Гуреева. "Петро Макарыч и маршал Сёмка Будённый"

Петро Макарыч родовой казак хутора Гуреева станицы Атаманской Сальского округа Области войска Донского, рождённый в 1901 году. Он был высокого роста, сухопарый, плечистый, ноги легкие, подвижные, что ни на есть казачура.

До Великой Отечественной войны, и после Петро Макарыч работал, не покладая рук, в Военном конном заводе № 1 главным табунщиком. А конь всегда рядом, Петро Макарыч Гуреев с конями с самого пупёшку, с детства. Ну как это: «Казак без коня, что сирота». В Военный конный завод входило несколько хуторов, в том числе и родовой хутор Гуреев. Петро гордился тем, что именно его поставили на эту должность. Дело в том, что разводить табуны и пополнять ряды армии конями донских пород — это была государственная задача. С этой работой Петро Макарыч и все табунщики справлялись, работая на совесть с утра до вечера. Любой разговор у него заканчивался словом «Добро», и рукопожатием, скрепляющим это заветное многообещающее слово.

Работа была нелёгкая. Иногда приходилось до такой степени туго, что на руках и шее Петра образовывались вздыбленные реки артерий и вен. Лошадь животное непростое. А ну-ка заставь себя уважать. Ещё большие трудности случались в годы неурожайные, когда приходилось угонять коней на пастбища Черных земель — на Сарпинские озера в Калмыкию. Там с утра до вечера в седле держи табун, чтобы за вожаком не пошёл по ветру. Как кентавры в седло врастали табунщики.

В Великую Отечественную войну в эвакуацию угоняли весь скот за Волгу. Шли вместе с женщинами, детьми и миллионными стадами. Под бомбежками стадо разбегалось, пока соберёшь. Животные гибли, ломали копыта, тонули при переходах через реки, падали с мостов. Отёл, окот идёт, сакманы следом, отбивка, бонитировка. И самое главное о людях надо заботиться. Кстати там, в эвакуации в 1942 году бездетный 40-летний казак познакомился со своей второй супругой Марией Дмитриевной. Та была беременна Валей, первой дочкой. Отец ребёнка ушёл на фронт, и его судьба, как и многих красноармейцев, была неизвестна. Петро Макарыч присмотрелся к женщине, да и рискнул, начал ухаживать и заботиться о ней. Молодая Мария уже в то время была директором Иловайской средней школы. У неё после родов не было молока, и в душе Петра в этом суровом донском казаке вспыхнула жалость к женщине, уже выбранной им для жизни. И он выкрал корову в колхозном стаде и продал её казахской семье, а те давали молоко бесплатно для ребенка.

Так и вернулись из Кустаная вместе, какая-никакая семья. В 1945 году родилась вторая дочка Нина, в 47-м Шурочка, и в 49-м сын долгожданный Лёнька. В 1947 году в станице Иловайской Зимовниковского района, откуда родом Мария Дмитриевна, появился отец старшенькой дочери Валентины. Оказалось, что он в концлагере был, попал на американскую сторону, пока были проверки, пришлось вернуться только через два года после Победы, а у Маши уже трое детей. Вон оно как бывает. Упросили его родня Марии Дмитриевны Марусю не трогать, а начинать свою жизнь заново.

Семейная жизнь Гуреевых пошла своим чередом. Сначала жили в хуторе Марьянове, на точке, где сдружились с дедом Слипеном, часто сидя за поллитрой. У семьи Слипенко 8 детей, как горох мал-мала-меньше. Отец Петра Макарыча Макар Акимович Гуреев, донской казак, погибший в годы Гражданской братоубийственной войны на стороне белых в Донской армии, был на службе в личном конвое Атамана Всевеликого Войска Донского Петра Николаевича Краснова. После Гражданской войны он и его братья, и сестренки остались сиротами, и были разобраны по семьям Текучёвых и Карасёвых родных тётушек да дядьёв. Не принято было у казаков сирот оставлять. Местный церковный писарь, родственник, в Гражданскую исправил метрики Петра и убавил ему годочков, чтобы не призвали в Красную армию. Это и спасло Петра от мобилизации в Красную армию, но черёд служить всё-таки пришёл, уже в конце 1920-х годов он был призван на службу в кавалерию, и вместе с Семёном Михайловичем Будённым били басмачей в Туркестане. Лично были знакомы. Уж как Петро принял советскую власть, об этом он никогда не рассказывал. Только иногда, вспоминая и рассказывая своей младшей дочери Шурке подробности этих страшных событий, мог пустить слезу. Но на людях ни слова, ни взгляда.

А вот о командарме, о Семёне Михайловиче Буденного вспоминал часто, особенно при гостях. Оно и вправду чего о нём о Сёмке-то забывать, оба что Петро, что Семён лошадники ещё те. Да и постоянные приезды полководца после войны в хутор Яблочный, к сестре Анастасии Михайловне, не давали расслабиться. Семён, приезжал в степной хуторок, не только сестру навестить, а ещё дела на конном заводе проверить. И как только из райкома летела депеша в сельсовет, что едет важный гость такого-то числа, на постах перед хутором на дозоре ставили парней. И они своими зоркими глазами, выглядывали маршальский ГАЗ-61-73, едущий по пыльной дороге, быстро на конях летели в хутор, на конюшню, с радостной вестью и свистом: — Едет!

Весь хутор сбегался посмотреть на героя Гражданской войны, а больше бежали посмотреть на его усы, закрученные вверх, да и гостинцев ждали, особенно детвора. Маршал, выходя из машины, был с иголочки одет в военную форму, вместе со своими телохранителями, важно осматривал строй начищенных, крепких строевых коней, выбирал лучшего жеребца, легко вспрыгивал на седло, давал под бока коню, лихо набирая скорость. Следом за ним, запрыгивая на коней, летели Петро Макарыч и его табунщики, юное поколение не терялось, несясь вслед. Ну как не погарцевать перед самим маршалом, да не показать лихую выучку! Мол, не перевелись казаки на Дону!

В один из таких приездов всё шло по плану. Петро Макарыч как старший табунщик в галифе, заправленном в сапоги, в кителе, в фуражке, в мягких кожаных сапогах, после скачек при полном построении самому маршалу рапорт сдавал. Валентина, старшая дочь Петра Макарыча, крутилась под ногами, и кто бы мог подумать, что Валька в это время окажется рядом с начищенными до блеска сапогами самого маршала. Тот не успел переступить с ноги на ногу, как тут же угодил подошвой этих сапог на ногу юркой пигалицы с яркими серыми глазами и чёрными косами на голове. Валя была обута в обычные мягкие чувяки, шитые хуторским сапожником, и жёсткая подошва Семёна Михайловича нанесла непоправимый урон хуторской девчонке. Её лицо скривилось, уважение к «Великому полководцу» было потеряно, и в ответ он получил гневную тираду: — Усатый таракан!

Валька для силы впечатления от своего глубокого неуважения показала маршалу язык и побежала, сломя голову, в толпу. Петро Макарыч не сказать, что испугался, но и как-то неловко себя чувствовал, а Семён Михайлович засмеялся, и уже шёл к людям, забыв про инцидент. Толпа, еле сдерживаясь от смеха, напирала, чтобы поздороваться с Семеном Михайловичем за руку. Тот важным видом попросил шофёра вытащить конфеты «Монпансье» из своей правительственной машины — для детворы. Попытался вытащить из коробки жменю, рассовать по рукам, но ничего путного из этого не вышло. Ребятня под напором толпы начала давку, вырывая конфеты, и те начали падать на голову, в руки и в придорожную пыль. Хуторская послевоенная голодная детвора, с отчаянием и решимостью, выхватывала из пыли сладкие, липкие леденцы, и старалась запихнуть себе в рот и карманы побольше леденцов. Тем, кому не хватило, полезли грязными пальцами в карманы своих друзей, выхватывая вместе с карманным мусором пару тройку ярких красных, зеленых леденцов. Это было довольно-таки зрелищно, и если кто упорно сопротивлялся, то мог получить от друга хорошего леща, или затрещину. Поднялся гвалт и шум, но взрослые не обращали внимания на эту возню. Возня и вправду была хоть и шумная, но в то же время по-доброму смешная.

Самое главное было впереди, потому что Семен Михайлович привозил подарки для хуторян - радио, которого в хуторе не хватало, телефоны, военную амуницию, провод для дизельной станции, конную справу, отрезы ткани, для шальвар. У Петро Макарыча отрез еще с прошлого года лежал, всё мечтал штаны с лампасами пошить. Это была серьёзная помощь в послевоенное время для работников конного завода. Семён Михайлович Будённый вникал в проблемы улучшения племенного фонда, разведения новых пород. Он знал многих табунщиков, интересовался жилищно-бытовыми условиями коневодов, привозил вещи для табунщиков. Мог свою бурку или папаху с плеча подарить труженикам сельского хозяйства.

Петро Макарыч часто вспоминал эти моменты в беседах с затихшими хуторянами, которые слушали рассказы о самом маршале Будённом, и поднимая свой натруженный работой указательный палец, говорил: — Я переживал за Валещку. Наступил-то Сёмка на ногу моей донещке, мало ли шта. Но, Слава Богу, всё миром решилось. Дитя оно и есть дитя. А Семён Михалыч, чтобы о нём не говорили, славный казак был, командарм, бесстрашный, с ним воевать можно. Джигитовал так, что на всех скачках первый был, лучший наездник, лучший в рубке и стрельбе. Любого скакуна мог приручить. Хотя мог и в ухо дать, не дай Бог увидит расхлябанного казака. Его басмачи называли «русский Будда». Да и в Туркестане, когда громили банды Ибрагим-бека и Хуран – бека, нигде не прятался, ни за кем, и мы за ним тольки вперёд, с песней. Мы красные кавалеристы, и про нас Былинники речистые ведут рассказ, О том, как в ночи ясные, О том, как в дни ненастные Мы гордо, мы смело в бой идём.

Петро Макарыч со слезами на глазах затягивал первые строки поднимая руку, как будто в руке была шашка казачья, вспоминал всю свою тяжёлую, но в тоже время интересную жизнь, и следом за ним хуторяне вразнобой подхватывали песню, и так уж у них хорошо это выходило, что заслушаться можно было.

Лариса Гуреева